Я проснулся уже под утро – как раз когда надо было подниматься на работу. Проснулся оттого, что лежал не на соломе и рядом никто не возился.

Оказывается, я спал на раскладушке. А мама спала, сидя за столом.

Как я оказался на раскладушке? Я помнил, что вошел и что мама – она сидела за столом, вот за этим же, вместе с Тонькой, шили они что-то – заплакала. А дальше…

Мои джинсы и рубашка – вычищенные и зашитые – висели на спинке старого стула. Трусы сушились на открытой половинке окна. Елочки зеленые, она меня раздела, уложила… похоже, даже помыла перед этим!

На миг мне стало дико стыдно. Но только на миг. Я сел, прикрываясь простыней, дотянулся до трусов. Они были еще влажные. Я натянул их – и увидел, что мама подняла голову.

– Уходишь? – спросила она.

– Пора, – я встал.

Она сидела за столом и молча смотрела, как я одеваюсь. Потом так же молча сунула пластиковый пакет – там были полбуханки хлеба и две банки консервов.

– Не возьму, – отрезал я, – нас хорошо кормят.

Это было правдой. Я положил пакет на стол перед ней. Выпрямился.

– Мам… – начал я. И сказал то, что не говорил уже лет пять, не меньше: – Я люблю тебя, мам.

Земля в сапогах

Я проснулся оттого, что через меня переступили.

– Куда тебя черти несут? – прошипел я, хватая Дениса Коломищева за щиколотку. Он ойкнул, присев; средний из их тройки, Борька, замер неподалеку в позе охотящейся цапли.

– Пусти, Колян, – так же по-змеиному зашипел в ответ Денис. – Мы ребят встречать… Они сейчас прилететь должны…

– Андрюшке скажу, – пригрозил я авторитетом подхорунжего Ищенко, зама Кольки в отсутствие того.

– Стуканешь?! – продолжал шипеть Денис.

– Не выспитесь, днем падать будете, – безапелляционно отрезал я.

– Пойми, у нас там брат же! Ну, будь человеком, иногородний… – начал давить на жалость Денис.

Хм. Не дерущимися братьев я видел только когда они работали или спали. А так даже процесс поглощения пищи не был исключением. Или Игорь колотил кого-то из младших, или они объединялись и били его, или – для разнообразия – дрались между собой, причем доходили до такого остервенения, что начинали хрипеть и капать пеной, и даже взрослым их сразу разнять не удавалось. Я даже не мог понять, что служит поводом для той или иной драки.

И вот.

Нате. Они брата идут встречать.

Между прочим, было уже около трех. Рассвет скоро. У меня захолонуло сердце.

Тут так говорили, когда кто-то волновался – «сердце захолонуло», причем и пацаны тоже. Я не понимал. А теперь понял.

– Вместе пошли, ладно, – я поднялся на колени.

Справа вскинул голову Фальк.

– Ник, ты куда? – сипло и ничего не соображая спросил он.

– Ссать, спи, – отрезал я.

Витька тупо кивнул и ткнулся виском в набитый соломой мешок.

Мы втроем сползли с сеновала.

Земля была теплой, дул ветерок – тоже теплый. Где-то – не так уж далеко – стреляли. Шел бой. Я еще не научился различать, что где стреляет, но Борька прошептал, потирая нос:

– «Калаши»… а вот немецкие винтовки, «гэшки»… Наверное, диверсантов ловят.

– Сюда не пройдут? – вдруг забеспокоился я.

Борька со смешком помотал головой:

– Не. Это за рекой, сейчас их, наверное, уже со всех сторон обложили.

– Все щупают, думают, что у нас все на линии, голыми руками возьмут… – вмешался Денис. – Батька с дядькой дома три «Сайги» оставили. Так что пусть и прорвутся. В оборот на раз возьмем, хоть Рэмбо самого.

– Слушайте, а если у вас в каждом доме оружие – что мы им-то не пользуемся? – спросил я, шагая между братьями.

Борька хрюкнул:

– А как ты это себе представляешь? «Мать, я ружьишко возьму, слетаю кой-куда»? Да и зачем нам «Сайги» в воздухе? У наших машин главное оружие под крыльями. А так у меня вон «архар» есть, я не летаю. И Денис – техник, ему и «тольтолича» хватит. А тебе вон вообще «пыпыску» выделили, радуйся.

– Радуюсь, – буркнул я. – Много я с ним навоюю, если что. Точно пыпыска, пули даже каску не пробивают.

– Если «что» – от тебя все одно даже шкварок не останется, – популярно объяснил Денис. – Так что не тренди. Летунам личное оружие для самоуспокоения. И все.

– Э, я вчера видел, когда масло отвозили, – вдруг вспомнил Игорь, – наши два «Леопарда» тащили. Трофей.

– Зачем? – удивился я. Что такое «Леопард» – я уже знал: немецкий танк, ими воевали турки.

– Дурак, – свысока заметил Игорь.

Я нацелился дать сопляку по шее, но Денис миролюбиво сказал:

– Да не цапайтесь… Турки мусульмане. Они страсть как боятся в закрытом помещении помереть. Наши «Леопарды» разули, и турки сразу из них удрали. Ну а гусеницы натянут – и будем воевать.

– Сколько техники перед самой войной на складах посдавали, – вспомнил Игорь. – Придурки – «нам приказя-али, нам приказя-али…» – он явно передразнил кого-то.

– Им правда начальство приказало из самой Москвы, – сказал Денис.

– Ну и тоже сволочи, – отрезал Игорь. – А нашим теперь приходится голыми руками танки останавливать.

– Не голыми… – начал Денис. Но прервал себя: – Конечно, сволочи.

– Он думал, что все сразу посдадутся, – вмешался я.

– Ну и посдавались все, одни казаки сначала воевали, – отрезал Игорь.

Я дал ему по шее. Он сжал кулаки, но Денис ткнул его в спину:

– Иди давай. Хрень какую-то правда порешь.

«А может, правда было бы лучше сдаться?» – подумал я.

Сдаться. Это было бы просто. Тогда все были бы живы. Что такое родина, что такое честь, что такое все эти слова? Да ты и сдался, подумал я снова. Вернее, не сдался, а… ты просто не думал, что такое война. И если бы в тот день в школу пришел какой-нибудь американец и сказал – мол, все, детишки, отныне тут Америка – ты бы возмутился? Или побежал бы домой, потому что в такой день точно не было бы уроков? А что бы сказал отец? Может быть – ничего, только бы ему оставили его небезуспешный бизнес?

Интересно, кто были те люди, которые все заварили? Из-за которых погиб мой отец и гибнут сотни («сотни тысяч», – холодно поправил кто-то внутри меня) других людей? Кто первым сказал, что тут не будетАмерики, и выстрелил?

Я вспомнил фильм, который видел за год до войны – «1612». Про Смутное время. Мы как раз в школе в этом году про него проходили. Как там воевода говорил людям: «Мы ему спасибо сказать должны за то, что нас наш долг исполнить заставил!» Что-то в этом роде.

Долг… Я ведь ничего не знаю об этом слове. Долг. Это когда ты должен деньги или тебе должны деньги. Вот так. Но ведь есть, естьу него и другое значение… Честь… Это не в суд подают «о защите чести» те, кто ее и не имел никогда… Это – тоже другое. Родина… Что такое – Родина? Почему я должен умирать за Родину? Что мне было бы, не окажись ее у меня? Какая мне-торазница? Глупые слова, наивные слова, средневековые слова… Может, мне надо просто заплатить и дать уехать куда-то, где не стреляют – и я брошу все это? Может, просто вовремя не заплатили? Говорят, в начале 90-х был такой план – каждому русскому заплатить по сто тысяч долларов и дать им уехать, кто куда хочет. А территорию поделить… Может, так было бы всем лучше?

Но это не территория, вдруг подумал я. Это Родина. Это моя Родина. Я ничего не понимаю, я тупой, я пепси-кольное поколение. Это все правда. Но я знаю – моя Родина. Вот она. Под моими ногами – теплая ночная земля. Над моей головой – звездное небо. Вокруг меня – моя страна и мои друзья. Это – тоже правда. Мояправда.

Я ничего этого не отдам. Ни за какие деньги. И нечего гадать, что там было бы, если бы. Есть так – как есть. И лучше так, чем…